О нас пишут

 
 





 
Журнал «Частный корреспондент» от 23 февраля 2012 г., (Игорь ФУНТ)

Журнал «Частный корреспондент» от 23 февраля 2012 г.


Боб, форшмак и рок-н-ролл


По страницам книги рассказов Семёна Каминского "30 минут до центра Чикаго"

Семён Каминский. М.: Вест-Консалтинг, 2012. – 226 с. ISBN 978-5-91865-121-6

Слышите? Это звучит в повествовании Каминского группа "Led Zeppelin" с нереальной гитарой Пэйджа и жесточайшими барабанами Бонэма, – причём через всю книгу! – заметьте, – прорезая гитарным "фуззом" добрую совковую юность, переплетающуюся с битлами и рок-н-роллом, ментовскими облавами, Пинк Флойдом и Джетро Талл, дисками Куин и Юрайа Хип, вмиг улетающих по восемьдесят целковых; а там, на предпоследней странице – глядь! – натужно лыбится Донни Осмонд, и виднеется из-под уценённых виниловых раритетов в магазине, торгующем пятидолларовыми рождественскими ангелами, немаленький носик Барбары Стрейзанд рядом с королевским профилем Тины Тёрнер; – знакомым беззаботным мотивом льётся исповедь нашей "непрошедшей" жизни сквозь призму… хотел сказать "эмигрантской отстранённости"… – хотя какая же это отстранённость, ежели вчера разговаривал с ним по скайпу, а за спиной у Семёна Каминского – силуэты православных церквей, аккуратно развешенные в кабинете по кругу, как по Золотому кольцу памяти.
Книга разделена на две части: "там" и "тут" – но разделение это скорей условное; – может, тогда, когда замысел был ещё в задумках весёлого прифарцовывающего героя будущих рассказов, и за селёдкой для квартирной хозяйки мчать приходилось с Украины в Москву, заодно раздобыв-надыбав в спекулянтской "Яме" десяток фирменных пластинок из сине-белой спортивной сумки с надписью USSR; – в то далёкое время жизнь завистливо разъезжалась, рвалась приталенной рубахой надвое: на "тут" и "там" – о чём молодой студент-музыкант даже и мечтать не смел, вдыхая сладкий иностранный запах с шикарных глянцевых конвертов, затянутых прозрачным пластиком, с благоговением, бережно и двумя руками укладывая диск на вертак "Эстонию", закусывая вожделенное пиво плавленым сырком; а на очереди портвейн и черниговская гитара, доставшаяся по блату от дяди Иосифа и стёршая пальцы в жёсткие мозоли, – и далее шальные песни хрипловатым сорванным голосом – сами знаете, под кого, утверждает автор.
"Прошло полжизни и ещё немного", – резюмирует Семён, а за спиной уже "американские" дети, не ведающие неимоверного счастья под разопрелым днепровским воздухом на палубе "Матроса Вакуленчука"; о набитых раздражёнными людьми трамваях и о грязных сорванцах, галдящих вслед:

Жид, жид, жид
По верёвочке бежит!.. –

Дети, вряд ли бы осознавшие сейчас недоумённое шептание очереди в библиотеке, с нескрываемым удивлением услышавшей негромкую "некоренную" фамилию, произнесённую скромным учеником.

This happened once before,
When I came to your door,
No reply… –

Русско-американским отрокам, сызмальства кумекающим и щебечущим по-английски, не обращающим внимания на прозвища, кликухи (Стоцик-Поцик) и национальности, не понять воспоминаний о щенячьей радости от встреч с давним другом под звук и запах бобинной "Дайны", разогретой многочасовым проигрыванием "Beatles For Sale", и… "только саднит и саднит вросшая, назойливая заноза памяти. И уже никак эту занозу не вытащить – пока думается и помнится..." – думается и помнится об огромном царстве детства, где уже выучены пять главных аккордов-"звёздочек" в ре-миноре, – о далёкой стране, плохой и хорошей, забавной и незабываемой, страдающей и влюблённой, рычащей стареньким "Бигом" и джиммихендриксовскими риффами дефицитной "Мюзимы", в экстазе вырывающей шнур из втоптанной в пол педали-"квакушки": "way-way-way!" – Кто играл хард-рок и выцарапывал из-под полы редкие пластинки, тот поддержит – ведь захлёбывающуюся под радийные сполохи свободы "тяжёлую музыку" слушали тогда все, это как пить дать, "…а на улице, делая поворот, визжит и грохочет трамвай. И кажется, что трамвай за окном и гитарист-виртуоз на диске пытаются заглушить друг друга"; и вот уже много лет кто-то с насмешливой грустинкой сожалеет, как по его вине Лёва Коган опрокинулся в помойное ведро.
Смешно… Но после долгих лет жизни в Америке приходится везти наличные деньги, десятки и двадцатки (крупные переводить в гривны невыгодно и неудобно), родственникам родственников и знакомым знакомых на Украину. А обратно тётя Фира пошлёт "Красную Москву", активированный уголь и… лифчики. Да, жизнь продолжается, и контраст между "там" и "тут" никуда не делся, а кое-где увеличился неимоверно – это тоже приходится испытать нашему герою – конечно же, его тянет домой. Родина встречает по-разному, оставаясь где-то по-прежнему дремучей, суровой, заскорузлой и провинциальной, заискивающей перед "загранкой", и даже "мафиозной", по старинке советующей в аэропорту засунуть кое-что кое-куда поглубже в некое незнакомое иностранцам место, недоступное простому смертному; и холодная молодая женщина за гостиничной стойкой уверенно отвечает: "Мест нет!" – стуча словами как мелкими колючими льдинками по деревянному столу, не лицезрев пока золотисто-крылатый чужестранный паспорт.
…Видите? – в фарфоровом сервизе отражается война и несколько поколений, предварявших поколение заокеанское; отражаются бережно и с любовью, как любить может только чистый душой человек, презирающий надменность регалий и статусов, сопереживающий чаяниям людей, ушедших в историческое прошлое; – и соединяются воспоминания и поколения, люди и песни: "Роллинги", "Иглз" с бесшабашной "Ягодой малиной"; ненависть и любовь и восторженные мечты о ней; не к месту "преступная" улыбка симпатичной девчонке во время похорон; взрываются эмоциями чикагский "Диван" c чикагской "Деревней" – такие разные, хоть и рядом; и как быть с желанием выжить и по возможности не нарушить закон, а если и нарушить, то не попасться, а? – так по-русски спрашивает автор и так по-американски отвечает:

Ты уверен:
Всё, что блестит, – золото.

И ты покупаешь лестницу в небо.

И даже если все магазины закрыты,

Ты, зная нужное слово,

Сможешь получить то, за чем пришёл.

Ведь ты покупаешь лестницу в небо.

"Запад" не плох и не хорош, он хитёр и коварен, скуп и щедр, милостиво благодушен к забравшимся на "небо" – впрочем, так же как и "тут"; – человеческая страсть к духовному началу не сгорает и не затухает "там", где закончились неправда, обман и дефицит, ограничивавшие творческое рвение желанием получить недоступное; наоборот, созерцание "оттуда" приводит человека домой, делает его ближе к оставшимся – живым и усопшим; …знаете, их – отплывших и уплывающих – целое море, плеяда, но все они, литераторы, творцы, чуть отставая и запаздывая тематически (и это верно – ведь за бурей не поспеть!) неизменно возвращаются в русскоязычное "домой", так и не уезжая навсегда. "Ностальгические чувства, расшевеливаемые этой книгой, – не только и не столько чувства эмигрантские. Поколение семидесятых найдёт в ней своё честное зерцало… отодвинутое в пространстве и времени. Большое, как известно, видится на расстоянии. В книге много тепла, иронии, стремления к человеческой совместности, и это делает её желанной" (Марина Саввиных, главный редактор журнала "День и ночь", Красноярск).
Семён Каминский – псевдоним русского американского писателя, биографический интерес к которому вы вполне удовлетворите, открыв Википедию (добавлю только, под стать доброй иронии книги, что девичья фамилия жены Семёна – Сметанкина – это упомянуто в рассказе "Сметана"; кстати, название данного очерка – так же заглавие одного из рассказов); простой искренний человек, уместивший в небольшой автобиографической книге двойное видение "здесь" и "там" – являющееся ценностным ориентиром в понимании значений не громких, а именно простых: гуманность, бескорыстие, доброта, детская наивность (а ведь у слона – два хобота!); душевная уверенность и покой в обстоятельствах отнюдь не тривиальных, а довольно критических, пограничных и, добавим, скептических с точки зрения умудрённого читателя, что вовсе не умаляет событийности в интриге повествования.
Заканчивается же всё "банально" – любовью к жизни и к нашей в ней несмываемой памяти в преддверии общечеловеческих духовных празднеств – я бы, наверное, так и назвал эту книгу: "В преддверии Рождества", как символа непреходящего, незабываемого, вечного, – но автор назвал её иначе: 30 минут до центра Чикаго.

Игорь ФУНТ
 



главная:: о компании:: услуги:: веб-дизайн:: издательство:: PR:: портфолио:: контакты:: магазин:: о нас пишут:: подписка и распространение:: форум