В наши дни литературоведческих книг — вопреки расхожему мнению об упадке этой области знания — издается немало. Названий, тем, серий — уйма, глаза разбегаются, да вот тиражи мизерны. Впрочем, как посмотришь с холодным вниманием на эти издания, то рождается грешная мысль: а может, отчасти и справедлива эта малотиражность?





Питерское издательство Ивана Лимбаха позиционирует себя как фирма, занимающаяся производством интеллектуального продукта. И с этим, в общем, можно согласиться. Только в нынешнем году усилиями книгоиздателей осуществлены такие интересные проекты, как проза П.У. Энквиста, мемуаристика Т. Бернхарда, исследование литературы для детей М. Петровского "Книги наших детей". Но вектор гуманитарной направленности многих других книг от Лимбаха вызывает серьезные сомнения и трудноразрешимые вопросы.
В числе новинок — освоение программы "Пушкин" при поддержке Министерства иностранных дел Франции и посольства Франции в России. Казалось бы, читай и радуйся. Но когда видишь вышедший под этой маркой том Патрика Барбье "История кастратов", радость почему-то проходит.
Тема эта, конечно, на любителя. Так пусть любители и смакуют подробности о певческом искусстве тех, кто был подвергнут соответствующей экзекуции. Каждому, как говорится, свое. Но при чем здесь Пушкин-то? Зачем понадобилось марать этой скабрезной тематикой светлое имя великого поэта, которого мы знаем как жизнелюба, семьянина и по молодости лет — отъявленного ловеласа? Уж назвали бы свою программу "Дантес", что ли! А представьте себе, если бы наше Министерство культуры предложило французскому читателю серию "Бальзак", куда вошли бы жизнеописания скопцов, хлыстов или, к примеру, биография Чикатило?
Другая книга этой серии — Роже Кайуа "В глубь фантастического" являет собой пример иного рода. Особых скабрезностей она не содержит; внимание автора сосредоточено на проблеме фантастического в произведениях искусства (в основном живописи). Тема любопытная, необъятная, востребованная. Редкое сочинение ныне обходится без фантастического элемента. Однако французский автор, отрекомендованный в аннотации как "блестящий эрудит и виртуозный эссеист", в своем трактате демонстрирует черты, плохо вяжущиеся как с предметом исследования, так и с характеристикой, данной в аннотации.
Рассуждая о сфере таинственного, он умудряется достигать такой степени занудства, что читающий начинает клевать носом на пятой странице текста. Это ж надо умудриться — о фантастике, о загадках, о непознаваемом писать так невзрачно, тускло, анемично! Стиль изложения животрепещущей темы напоминает выступление какого-нибудь престарелого лектора общества "Знание", который решил просветить молодежь насчет секса: "Фантастическое проникло в обыденную обстановку бюргерского жилища, где, кажется, даже присутствие божественного гостя не вызывает особого волнения, — и на сей раз оспорить его не так легко. Ведь это уже не просто механическое развитие какого-то исходного предвзятого принципа…" (с. 30). Чувствуете, как слипаются глаза? А ведь речь идет об одной из удивительнейших картин И. Босха.
Когда в круг нашего чтения вошли тексты Х.Л. Борхеса, продвинутый читатель отнесся к ним несколько высокомерно: мало ли кто пишет о культуре. Ан нет: того лаконизма, ясности, четкости (в духе Шопенгауэра) достичь не удается почти никому. В том числе и "виртуозному эссеисту" из Франции. Мы ценим блистательный стиль Паскаля и Ларошфуко, но если скучные мысли высказываются вяло, через губу, то это ария из другой оперы.
Вы скажете: издатели ни при чем. Что им французы дают, то они и издают. Не думаю. Обычно программы такого рода согласовываются с волей издателя, а часто разрабатываются самими издателями. А значит, на их совести то, что зачерпывают они не из Кастальского, а из Кастратского ключа. Понять их нетрудно: риск нулевой — деньги уже переведены, издание проплачено. Конкуренции никакой. Отсюда — невзрачный дизайн, невнятные тексты, старорежимная верстка. Ноль интереса к раскупаемости книги — по-видимому, львиная доля тиража пойдет на представительские нужды.
Р. Кайуа пересказывает сюжеты картин, П. Барбье вербальными же средствами изображает возможности кастратского вокала. И то и другое заведомо бесперспективно. Да, господи, в каком веке мы живем? Неужели одну монографию нельзя было снабдить иллюстративным рядом, а другую усилить нотными тетрадями, где запредельность указанного пения предстала бы во всей уникальности? Не хватило средств? То ли французы сэкономили (что, кажется, не чуждо их национальному менталитету) или наши издатели проявили изобретательность в расходовании средств?.. Вопрос сугубо риторический.
Вот парадокс: те, кто ратовал за рынок, сами жить по его законам не желают. Под эгидой фондов, грантов и программ издают, что хотят, и процветают. В отличие от издателей, которых рыночниками не назовешь, но кому приходится выплывать в мутных водах дикого капитализма.



В советские годы фрейдизм был не в фаворе. То есть знали суть учения, но чтобы любить, так нет. И вот настало время! Когда на Западе устами мудрого К.-Г. Юнга было справедливо сказано о "подсматривании и грязном вынюхивании", свойственных фрейдистской методологии, наши спецы ринулись наверстывать упущенное.
Наглядный случай психоаналитического рвения — трактат г-на Благовещенского "Случай Вени Е", посвященный анализу поэмы Венедикта Ерофеева "Москва — Петушки". Настораживает здесь уже сама фамилия автора: много мы начитались всякого (да простит меня РПЦ) под титлами успенских, вознесенских, покровских, троицких, что так и ждешь какого-нибудь подвоха. И не зря.
Откровенная книга Ерофеева, разумеется, дает широкий простор для интерпретации. Но в плане искренности и исповедальности она не требует "подглядывания и вынюхивания". Однако автор исследования проводит гипотетический допрос пациента, следуя по любовно подобранным ступеням: "Послали на херес", "Петушок или курочка", "Оральная", "Анальная", "О жидах и пидорах"… Текст поэмы дает пищу для анализа авторской сексуальности. И найдутся особо заинтересованные любители посмаковать эту проблематику применительно к известному тексту.
Иногда литанализ оборачивается элементарным враньем. "Эдип, когда ему велел Дельфийский оракул, поломался-поломался, да и убил отца с радостью" (с. 11). Любой первокурсник, изучающий "античку", знает, что царь Эдип, убив Лая, не знал, что это отец. И радости никакой не испытывал. Дальше — больше: "то ли Дмитрий убил, то ли лакей Смердяков, то ли Павла Федоровича, то ли наоборот" (там же). Можно подумать, что психоаналитик так шутит, но когда на другой странице Митя назван Дмитрием Павловичем, становится ясно, что роман он читал по диагонали или забыл, как звали Карамазова-старшего… И почему такие трактаты выпускаются под грифом "Гуманитарная Академия"?



Сотрудник любой редакции знает, что по осени нарастает поток посетителей, как бы помягче сказать, с акцентуированной психикой. То бишь вроде нормальные, а копнешь, такие тараканы полезут!
Такие невеселые мысли приходят в голову при чтении монографии С. Бирюкова "Авангард: модули и векторы". С одной стороны, взгляд исследователя на недостаточно изученную область литературного процесса логичен, спокоен и здрав. Но насколько справедливо это взвешенное отношение к сфере искусства, не признающей ни логики, ни здравомыслия?
Теоретик постмодернизма Жак Деррида всю жизнь призывал высмеивать и деконструировать реальность во всех ее формах. Когда же после смерти Дерриды (эту фамилию почему-то не склоняют, хотя собственные имена, оканчивающиеся на "а", должно склонять, как в случае со Скориной, Мазепой и Траволтой) один ученик задумался, нужно ли травестировать и деконструировать (как тот учил) факт смерти маэстро, было решено этого не делать. Налицо принцип двойных стандартов. Ему можно, а нам нет. А как же тогда императив Канта?
Сергей Бирюков давно и последовательно занимается изучением авангардных форм поэзии и достиг высокого уровня их понимания. Но применим ли научный подход к этой специфической (во многом маргинальной) стороне литературного процесса? И дело даже не в том, что сами авторы были далеки от категориального и понятийного мышления.
Возникает вопрос, на который теоретики авангарда никогда не давали ответа. Да и не ставили его. А он любопытен. По статистике известно, что художественный дар — явление редкое. На одно талантливое сочинение приходится десяток посредственных и графоманских. Видимо, такая пропорция должна соблюдаться и в авангардном искусстве. Но мне ни разу не приходилось встречать сообщений о бездарных, неудавшихся и неталантливых литературных экспериментах. Как правило, все они рассматриваются аналитиками как яркие и глубокие. А если некий экзерсис далек от нашего понимания, то, значит, мы еще не доросли до уровня шедевра. Выходит, авангардист заведомо гениален и вне нашей "примитивной" критики.
Так есть ли граница между шедевром и бездарностью? В традиционных формах литературы мы можем ее обозначить с большой долей уверенности. А как дело с векторами и модулями обстоит в модернизме? Если докажут, что строка А. Крученых "Дыр бул щил" талантливее "Жил-был поп", беру свои слова обратно…
При этом С. Бирюков ведет свой дискурс в основном вежливо и тактично. За редкими исключениями. Так, например, озадачивает заявление, что в стихах поэта В. Гнедова не может быть никакой грубости, ибо "Грубость можно скорее обнаружить в стихах Брюсова или Блока, чем у Гнедова". Не желая ничем обидеть память этого футуриста, замечу, что тот же Блок бесконечно превосходит футуристов не только по части тонкости и нежности, но и в использовании авангардных форм ("Двенадцать"), оставаясь при этом в рамках традиции и твердого разума.



Слава богу, и дела давно минувших дней не остаются без внимания современных литературоведов. Классика, какой бы забронзовевшей она ни казалась, дает обильную пищу для трактовок и толкований. Впрочем, и тут на помощь современным литературоведам приходят авторы прошлых эпох. Издательство "Мультиратура" предприняло переиздание книги известного культуролога С.Н. Дурылина, разбирающей знаменитый роман Лермонтова.
Разумеется, столь основательная и взвешенная работа об истории и предыстории "Героя нашего времени" заслуживает внимания нынешнего читателя. Но автору предисловия А. Аникину вместо пикировки со своими научными оппонентами следовало бы сказать хотя бы несколько слов по поводу взглядов Дурылина и Лермонтова касательно Кавказа. Ведь сегодняшний читатель, осведомленный о депортации вайнахов и наведении конституционного порядка в Чечне, оправданно ждет свежих акцентов и комментариев.
Впрочем, комментарии не всегда главное. В библиографическом исследовании Ю. Абызова "А издавалось это в Риге" немало любопытных, тонких, а порой и спорных наблюдений за культурной жизнью Прибалтийского края. Но они, сами по себе интересные и значимые, уступают по силе воздействия мощному информационному потоку, который показывает парадигму деятельности русскоязычных изданий в Латвии в период с 1918 по 1944 год. Печатались там почти все — от Владимира Набокова до Пантелеймона Романова. Поучительно для нас и то, что множество популярных имен того времени для нас безвозвратно забыто: О. Бебутова, В. Крыжановская, Э. Уоллес: знать, и громкие ныне имена не вечно будут у нас на слуху. Но главное — набор сведений однозначно показывает самым недоверчивым полемистам, что присутствие русской культуры в независимой Прибалтике всегда было определяющим и формообразующим фактором. Какие бы модули и векторы ни избирала сегодня политическая элита этих стран.


Юрий Абызов. А издавалось это в Риге. 1918–1944: Историко-библиографический очерк. — М.: Библиотека-фонд "Русское Зарубежье"; Русский путь, 2006. — 416 с.: ил.

Патрик Барбье. История кастратов / Пер. с фр. Е. Рабинович. — СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2006. — 304 с. — (Studia Europaea).

Роже Кайуа. В глубь фантастического. Отраженные камни / Пер. с фр. Н. Кисловой. — СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2006. — 280 с. — (Studia Europaea).

Сергей Бирюков. Авангард: модули и векторы. — М.: Вест-Консалтинг, 2006. — 336 с. — (Новые исследования по культурологии и филологии).

Н.А. Благовещенский. Случай Вени Е.: Психоаналитическое исследование поэмы "Москва — Петушки". — СПб.: ИЦ "Гуманитарная Академия", 2006. — 256 с.

С.Н. Дурылин. "Герой нашего времени" М.Ю. Лермонтова: Комментарии. — Изд-е 2-е, с дополнениями, подготовлено А.А. Аникиным. — М.: Мультиратура, 2006. — 296 с. — (Классический комментарий).