В новой книге Светы Литвак под названием «А Г Ы Н  С Т Р» собрано почти две сотни стихотворений разных лет. Предыдущий стихотворный сборник был издан Литвак десять лет назад, до того – на мой взгляд, более значимый, еще три года назад, это длительный период для активно работающей и публикующейся поэтессы. Стоит ли понимать новую книгу как итоговую? Возможно, учитывая публикации узнаваемых текстов, как ставший знаменитым «Галстук Маяковского» – липограмматические анаграммы, в котором каждая строка составлена только из букв, входящих в имя «Маяковский». А также круговой палиндром «не мент не диссидент». Или стихотворение «Стол», отсылающее к одноименной поэме М. Цветаевой. У Литвак «стол» непостижим и неуловим, почти как и атом, и после нескольких мутаций и пряток за близкими словами проявляется единожды на стыке слов: «Нас только двое / за стулом», чтобы тут же снова спрятаться. Автор предъявляет эти стихотворения, напоминая о своих удачах читателю, показываясь во всей красе и чудесной работе со словом.

Впрочем, в сборник не включены другие известные и замечательные тексты, такие как секстина «нет не поеду больше я в Тарусу» или поэма о японской киноактрисе. В багаже Литвак множество разнообразных текстов, не на одну книжку.

Но, может быть, эта книга не итоговая, но периодическая – «Книга называется» вышла в 2007 году, предыдущая – за тринадцать лет до нее, эта, новая – через тринадцать лет после. По трем точкам уже можно строить уверенную кривую.

Интересно, что новая книга называется не столь концептуально, как та, тринадцать лет назад. На обложке нынешней – нечитаемое буквосочетание «А Г Ы Н С Т Р», но это – из одного из стихотворений, входящих в книгу, распространенный прием для выбора названия. Хотя понятнее от этого не становится:

Возможно, важная птица превратился в обычную птицу, и канючит с той стороны стекла, и стенает ономатопеей. Лирическое чувство сталкивается с болью, и выход в заумь представляется спасением тела и разума. Возможно, и так. Этот автор – непредсказуем.

Впрочем, фраза «книга называется» тоже входила (много раз!) в стихотворение прошлой книги – да и этой тоже, и прочитывается концептуально на многих уровнях восприятия. Тогда и название моей заметки – цитата из стихотворения Литвак, причем не входящего в новую книгу, так же не однозначное ни как строка, ни как название.

В предисловии к новой книге Сергей Бирюков, специалист в экспериментальной и заумной поэзии, отмечает, что у Светы Литвак «каждый новый текст — это действительно другой, неповторимый». И дальше: «тут десятки разных стилей, как будто Света — это такое большое зеркало, и вокруг еще множество зеркал и каждое проецирует свое стихостроение». Действительно, Литвак работает и в зауми, и комбинаторике, и в визуальной поэзии, и в лирической с элементами распева и фольклора, не говоря уже о перформансе, эпатаже и скандале. Вместе с тем у Литвак – собственный стиль, она на протяжении лет практикует узнаваемый ряд стихотворных методов и экспериментальных приемов, и в этой книге читатель также встречает их.

Начиная с названия книги читатель ждет заумь – и находит ее. Вначале небольшие мутации от принятого правописания, звукописные ряды, сопелки и бурчалки:

Или это не заумь, а сюрреалистический сон, из которого выныриваешь в день бессмысленными картинками и звуками? Или – круговорот вокруг абецедария?

— и поехали заново, с начала алфавита. Формальный прием легко спутать с сюрреалистическим письмом, если не заметить ключа.

Автор пользуется разнообразными формальными методами, в том числе изысканными конструкциями панторифм, также причисляемыми к комбинаторике: «В огороде честный Нок / посадил весной чеснок», «Мышь поймали! Ура! Жаль! / Мы ж собрали урожай».

Или ропалический ряд, слово, возрастающее по нарастающей: «жать – ржать – рожать – дрожать – дорожать». Как понять этот моностих, как его развернуть? Возможно: жать – исконное занятие женщин в русских деревнях. Ржать – заливисто смеяться, позволенное деяние и во время сбора ягод, не только полевой страды. Рожать – случается преждевременно во время тяжелой работы и сильных эмоций. Дрожать, будешь тут дрожать, родив на поле во время покоса, в антисанитарии, без врачебной помощи и знахарку не дождавшись. Дорожать – увеличиваться в цене, ну разве что в совокупности с младенцем, была одна живая душа, стало две по той же кадастровой стоимости, чистая прибыль вышла. А возможно, смысл стихотворения иной: жать – давить, стараться, ржать – забавляться и забавлять, рожать – творить, дрожать – ужас понимания, дорожать – постмортем. Возможно, автор вкладывал совсем иную, а читатель найдет свою интерпретацию текста.

Или другой ропалик, советско-гарнизонный, от «а за два раза», до «заперепрограммирована хитрожопофункциональна обоснованнопирамидальны». Это стилистика Литвак – обоснованно, как полагается в ропалической фразе, возрастающая пирамидально конструкция, функциональная, я бы сказала – хитроумно.

Еще один комбинаторный прием, практикуемый автором: мезотавтограмма – когда в середине слов находится одна и та же буква, список слов простирается на две страницы, складываясь в звучащий, значащий текст: «вороватым / заговором / предваряя / лукавство / чиновника»… Еще более развернутая мезотавторгамма, и совмещенная с одиннадцатикратным ропалическим увеличением-уменьшением числа букв в строке – стихотворение «бусы»: «и / вид / криво / цинично / заклинило / карабинером»…

Комбинаторика умелого символизма, скрещенная с простотой бардовской песни, воплощается в шестидесятническом квадрате квадратов, где, как у Северянина, многократно переставляются рифмующиеся полустишия:

Другое, на мой взгляд, не менее удачное комбинаторное стихотворение этого типа, «Лун, полян мирный сон, / Сон полян – лунный мир», не включено в книгу.

Зато квадрат появляется заново в виде шахматного поля еще в одном стихотворении:

Когда автор следует путем зауми – она идет не по «менее проложенной дороге», но по бездорожью, по пересеченной местности, ударяясь о пределы и затворы, «во всех местах всякую фалю терплю / поперёк избы — балка, всюду больно», и приводит этот путь к языку дурочек, ерунды и неба:

Вопрос только, заумь – это итог или начало пути? Если начать с зауми, как с похмелья, до чего стихотворение доберется в финале?

А доберется оно, оказывается, до полыхающей огнем яблони — просто фруктового, намеренно простонародного (фрукхт), со смещенным ударением, дерева:

А чего ожидал читатель? Дурочка же, тетка колхозная, ева.

Это трудный путь. Слова стихотворений разбиваются на слоги, словно автор выравнивает дыхание на бегу с утяжелением:

И продолжается так строка за строкой. Стихотворение можно читать в любом размером, вплоть до односложного, как забивать колья при восхождении в гору – каждый шаг это шаг вверх, удар, еще шаг, удар, до вершины:

Куда забираются, долезают, выныривают эти игры со словами? Эти заговоры, шаманские бормотания?

В этой книге найдутся и визуальные стихотворения, напоминающие работы немецких конкретистов конца ХХ века. Путь к конкретизму показывает Николай Байтов в комментарии к обычному линейному стихотворению, тоже включенному в книгу: «этот ряд вложений можно трактовать как путь русской поэзии от общего — через символическое — к конкретному: стихи и природа — Тютчев, стихи и Россия — Блок, стихи и деревня — Есенин, стихи и крапива — Ахматова». Это о стихотворении:

Куда бы ни следовала лирическая героиня Светы Литвак, она идет откровенно, открыто, до конца, разрушая и собирая заново слово и себя:

Света Литвак – максималистка, экстремистка. Она полумерами не ограничивается, и четверть мерами, и восьмушками, и шестнадцатиришками мер. Если решил поститься, то нечего вкушать пищу телесную, ни пять, ни три, ни раз в год, иначе все вы – великие постящиеся герои, Нокимидор Акату, Голубоен Лилеборк, сударь Моцарь Моцарёк и Уравлино Квоц, улетите в пустоту, «вертикально горисолнц, четверо обжорц».

Поэзия Литвак – поэзия отсутствующего катарсиса. Лирическое стихотворение развивается, захватывает читателя, проскальзывает на повторах букв, заиканий согласных и обрывается в никуда, в плюх, в пук – осознанно, явственно: «но, прежде чем заснуть законченно и ясно / в ввоннюччийй унниттаззз бесссммысссллленно посссаттть».

Адресат этих стихотворений недружелюбен и не симпатичен автору. Никакой доверительности, сентиментальности, нежности и прочей расслабленности, «враг не будет ждать, пока мы решим свои проблемы».

И не только к постоянному другу-соратнику-недругу – мужчине. Феминистки также не пригласят Свету Литвак читать на своих вечерах, не опубликуют ее стихи на сайтах фем-поэзии. Литвак пишет тексты предельного (запредельного) уровня телесности.

В этом мире феминизма не было и нет. И не стоит и ожидать.

Но и концептуалисты, кажется, отворачиваются при виде Светы Литвак. Или она от них?



А вот в антологию «Свобода ограничений» ее тексты включены – подсчитывая сейчас с интересом к гендерным пропорциям – одной из трех женщин из двадцати трех авторов.

Кто же она, поэт Света Литвак? Романтик и символист? Авангардист и конкретист? Звуковик?

Шокирующая и нежная, женственная и жесткая, трогательная и грубая:

Она знает про себя, признает, то ли в манифесте, то ли в автопортрете, то ли в самооговоре:

Света Литвак – многомерна. Даже если не рассматривать здесь – а я и не рассматриваю – ее перформансы, ее многолетний продолжающийся проект «Лесной библиотеки», ее живопись и графику, ее коммерческую порнографическую прозу, даже если смотреть только на ее стихотворения этой книги, включая небольшую долю визуальных стихотворений – Света Литвак существенно многомернее привычного понимания поэта. Данная рецензия точно грешит однобокостью (двух-, двух-с-половиной-бокостью), недостаточной для разговора о поэзии Литвак.

Многомерность ее творчества – факт, которому можно придавать как положительную, как Сергей Бирюков в предисловии, значимость: «пишет, рисует, создает звучарные и визуальные произведения, вплоть до теневых отпечатков неких непроизносимых комплексов слов или снов», так и отрицательную, как Леонид Костюков в рецензии на другую книгу Литвак: «это не совсем то, чего ждешь от поэтической книги». Это сложное творение, пугающее чудовище, и не особенно таящееся. При прочтении книги Литвак нужно переключать оптику, но не факт, что читатель обладает и способен откалибровать все требуемые для чтения инструменты, а также ленивый читатель поэтических книг, захочет присматриваться и прислушиваться к этим стихам. Что поделаешь, от поэта Светы Литвак не убудет, как от лужайки, цветущей самыми разными ароматами (нежный вариант метафоры), как от вокзальной девки, обслуживающей примерно столь же разных насекомых (эта же метафора, вид сбоку). Прибудет ли? И цветущей лужайке, и бабе на вокзале нужны читатели, иначе зачем она пишет и публикует книги?

Живая среди полуживых, на четверть живых, на восьмую и на шестнадцатую часть живых:

Исполненная экзистенции в каждом дне, ужаса осознания в этой жизни, как на пороге небытия, Света Литвак говорит и заклинает, поет и вопиет, чтобы из ерунды, повторов, банальностей, любови-моркови, проросло осознание:

Отдельно ото всех, без бури и ярости, слез и сомнений, вне категорий успеха и счастья – то есть в личной жизни, да ради всех богинь, только не наедине со словом. Здесь успех – это тридцать три года ремесла, десяток книг, новая значительная публикация. И чем она заканчивается, к чему приходит, что происходит к концу книги, да понятно — то же, что и с пьяным матросом:

Воля автора, но с точки зрения читателя – все же нет, не тщетно. Не векторно же складывать лирические-антилирические-авангардные-визуальные-комбинаторные-перформансные-живописные-и-многие-другие высказывания Светы Литвак, вычитая одно из другого к общему обнулению, коли они направлены в разные стороны в разных плоскостях! Тут требуется какой-то более сложный подход, хоть определять детерминант этого многомерного создания, хоть подбираться к чудовищу поближе, хоть прочитать и услышать, в конце концов. Дело сложное, но время есть – хотя бы за тринадцать лет, до выхода новой итоговой книги Светы Литвак.